После вечерней службы все разошлись. Температура – 0°. Слякоть, липкая московская дымка. Что в ней намешано? Бензин, полузамерзшая вода, подколесная грязь, плевки редких полупьяных гуляк... Отвратительно. Шлепая растоптанными ботинками – иду в наш маленький временный храм на ночное бдение. Не будет почти никого, кроме меня и знаменного хора. Хор – это громко сказано. Головщик, да три-четыре подпевальщика… Маленькая общинка единоверцев. Ну разве еще пяток прихожан заглянут – не больше. Ночью всем охота спать: ноги болят, глаза закрываются (за рабочую неделю устали!). Мы закроем двери и одни будем делать свое никому не понятное дело – не торопясь, без спешки, добротно. Дело, важнее которого ничего в этом мире нет.
Светят только лампады перед иконами – темно. Сакральный уют. Скоро начнется служба, мы вступим в совсем иное измерение, в параллельный мир. Исчезнут огни высоток за окнами, шум машин и гудки с улицы. Мы окунаемся в богослужение, в славословие и покаяние. Я к тому же еще и в одиночество – в алтаре один. Одиночество, как я ждал тебя! Я хочу пить тебя вечно, я не хочу выходить из тебя! Я хочу окунуться в тебя, плыть бесконечно по твоим морям… Невыносимо – осквернить тебя праздным словом и праздным делом, даже праздным жестом… Я – и Бог. И никто, и ничто не мешает! Мне не верится в реальность этого счастья.
Ну разве такое возможно на обычной службе, которая представляет из себя обычно «бег с препятствиями»? Ведь там все нужно успеть к сроку, всем угодить, не «засыпаться». Просфорки, помазание, исповедь… Громко, ярко, умно, празднично! Театрально! А здесь нет никаких сроков – ночь бесконечна. И никакой программы, видимой цели – и можно просто брести, пиная ногами упавшие осенние листья… Нет никаких новостей, нет динамики, перемен. Никто за тобой не смотрит, тебя не оценивает, никому ты не нужен. Здесь тебя как бы нет, ты не деятель – лишь соглядатай. Тайком подглядываешь за жизнью Ангелов… Здесь наверняка все успеешь – успеешь вдуматься, вчувствоваться, влиться…
Первое, с чего начинаешь – отложить суету. С усилием вырвать себя из суеты. Нажать на педаль – затормозить. Потому что богослужебное время совсем иное. Оно неторопливо. Оно как бы и не время вовсе. В него не войдешь, если не отложишь «житейскую печаль», попечение, заботы, тревоги, помыслы. Это очень непросто. Для этого нужно возненавидеть мир. И возлюбить Бога. Снять с себя суету, как грязную одежду. И дальше, неторопливо, шажок за шажком – в богослужебный быт. Шаг во вневременность… И в духовную невменяемость (недавно наткнулся у Розанова: Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва – где "я не могу"; где "я могу" – нет молитвы).
И в то же время это очень просто. Здорово! Не нужно долги отдавать, не нужно деньги искать, конфликты разруливать… Нет ничего, все исчезло: я не глава многодетной семьи, не благочинный, не настоятель строящегося храма… Есть лишь полный негодяй и грешник наедине с Богом.
И дальше по программе: нужно собраться. Сразу, конечно, не получится – нужно усилие, нужна жертва (молитва – без мыслей, значит – без интеллекта, без накопленного богатства – оставить, выбросить его, оказаться в первозданной нищете). Все мысли и все чувства – в слова молитвы. Благо, поют неспешно и понятно. И плюс к этому – краткая молитовка по лестовке. Ступенька за ступенькой по лестнице. Сквозь эту молитву и нужно смотреть на жизнь, сквозь нее – жить. Это – дыхание жизни, ее сердцебиение. Вдох – выдох, вдох – выдох… КириеИсуХристе – елеисонми. Богослужебный текст – вхождение в великие тайны Бога. Тайны, сокрытые от всех. И нужно-то только разгадать смысл слов! Водить по словам душою – это школа. Учиться, хотя бы начать учиться в этой школе у святых – учиться славословию и покаянию.
Электрический свет – для торжественных общих служб, где гремит партес, в храме не протолкнуться, свечи гнутся и оплывают от жары… Электрический свет отвратителен, мерзок – мы его уничтожим! Вроде как – свет должен быть внутри. А снаружи видно и при свечке. Да и смотреть-то особо не на что – празднозрение мешает молитве. В алтаре тихонько зажигаю лампады – не все, только некоторые. На седмисвещнике – три, одну на жертвеннике, и наверху – у рублевской Троицы (всего пять, значит). Так нужно по Уставу. В общем – Божественный Мрак.
В темноте краснеет уголек. Кинуть ладан – и пребывать в благоухании. Православие? На Западе веру «думают». На Востоке – ощущают и обоняют (прп. Иоанникий, к примеру, по запаху определял, какой страстью обуреваем пришедший к нему). Вера – не интеллектуальный навык. А что же тогда? Как же это «наше» объяснить? Тут всего понамешано… И физиологии, между прочим, тоже. Это ощущение предстояния. Это бытие в предстоянии. Это погружение в бого-служение. Погрузить себя всего без остатка: душу, тело, ум… Поэтому на Западе богослужение мгновенно. В России – бесконечно.
Всенощная начинается с каждения во мраке. И в молчании. Это – творение мира. Это – райское бытие. Затем: «Возстаните». И снова тишина. Только кадило позвякивает. Вставать – некому.
Молчание… В богослужении очень много молчания (я имею в виду – в том идеальном богослужении – а не в современном городском, где все паузы пошло заполнены). Богослужение – и есть молчание. Трепет перед величием Божиим (невольно вспоминаются молчаливые всенощные исихастов). И слова на богослужении нужно произносить, как бы продолжая молчать. Потому что слова, по большому счету – не наши. Мы лишь вторим ангелам. Мы молчим – говорит Бог!
«Слава Святей…»; «Придѣте поклонимся…». Головщик «низким гласом» негромко запевает псалом. Чтец читает на погласицу. Медленно, не торопясь (в молитвах перед литургией упомянут такой грех – быстроглаголание). Хор – припев (точнее – «припел»). Завертелось, закружилось… Наконец-то! Дождался! Тихий праздник. Наш праздник.
«Блажен муж» поют целую вечность. На Возвахах становится светлее – по чину зажигаем светильники. Передо мной кланяется в землю (на подрушник) свещеносец с полуфелонью на плече – благословляю. Свеча плывет по храму. Фелонь длинный, опущен – в пол. Открываем врата – двери в другую жизнь.
Служба – как цепочка, такие «странные» (для странников) четки. Вместо бусин – символы. Величественная, таинственная и непонятная система. Как почки на дереве – раскрываются с тихим хрустом, когда приходит черед. И расцветают – иногда. Все прикровенно. Приоткрывается дверь. Только прильнешь к щелочке – посмотреть, как там у них. Глядь – щелочка захлопнулась. Не любопытствуй! Как в рассказе об одном (современном, по-моему) подвижнике. Шел куда-то в горы, нашел калиточку в заборе. Открыл – там Ангелы служат, Престол, небесное пение… Обернулся Ангел, и захлопнул калитку – чуть нос не прищемил. А так хотелось посмотреть!
«Премудрость, прости. Свете тихий…» – запеваю. Ну это, может, в Византии или в современной Греции – тихий закатный свет (представим их панигир, бдение). А у нас уже треть суток прошла после захода солнца – Россия, зима. Денёк промелькнет мгновенно, а ночь – бесконечна. О, эта бесконечная русская ночь! Сон, который, надеюсь, закончится пробуждением.
В конце вечерни «плюхаюсь» на скамеечку: зазвонная статья (уставное чтение). Златоуст: по завтрашнему Евангелию. Время слушать и размышлять – не торопясь. Время безвременья. А какие замечательные истории в Прологе? А великопостные чтения, из Ефрема, из Луга духовного? Почему о них забыли, почему отменили в «дневном» литургическом быте? Изгнали из жизни отцов-старцев с их неземной мудростью.
И мне не верится – неужели мне дано такое счастье: отрешиться от всего? Конечно, возвращаться будет неизреченно больно. Но ничего… Будем ждать повторения.
А затем снова темнота: эксапсалмы. Стоять и трепетать (не шевелиться!) – как свечи. И впереди будет псалтырь, и опять уставные чтения, и Полиелеос. И Евангелие – в алтаре, как в Гробе Господнем. Будем целовать его, с поклонами в землю. А пришедшие новички – сонно присматриваться к незнакомому старому чину.
Ну вот и закончилось нескончаемое. Отпуст, исходные поклоны. Как там, у Розанова: …опускается… занавес.– Представление окончилось. Публика встала.– Пора одевать шубы и возращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось.
Я выхожу из храма на крыльцо. Останавливаюсь на крыльце – пораженный! Метель! За крыльцом – пустота. Исчезли многоэтажки, автомобили, фонари… Ни шуб, ни домов… Все исчезло за белым занавесом. Вгляделся – передо мною лес. Вековые сосны и ели, декабрьский мороз. Вокруг – холмы, внизу – замерзшая река. Наверно, Москва-река? Намело сугробы – не пройти. За мною жмется «братия святаго храма сего» – клирос, плечом к плечу. Вокруг – никого. Мы – одни во Вселенной, заметаемые метелью, в ожидании скорого рассвета… СЛАВА ПОКАЗАВШЕМУ НАМ СВЕТ!
Итак, весь этот обманчивый мир – видимость. Единственной реальностью, реальностью неизменной, вечной, является богослужение. В этой реальности нужно жить. На нее опираться. Все остальное – мираж, иллюзия. Дунь ветер – и рассеется… Наверное, именно так воспринимали этот мир в средневековье монахи. Вся Вселенная – их храм, Кириакон; вся жизнь – тут. А вовне – прелесть (как там у Гессе – майя, пузыри на воде…). Вот что такое – богослужебное мировосприятие. Мир воспринимается сквозь богослужение. Это и есть трезвение: объективный взгляд на реальность. Вот она, реальность – здесь: в руке кольцо от кадила, на шее епитрахиль; перед глазами – Троица.
…Он больше не покидал леса.
Крылов Георгий, протоиерей
Источник: "Богослов "
Немає коментарів:
Дописати коментар