Ирак с метастазами

Предсмертное письмо, которое оставил сержант Дэниел Сомерс, служивший в Багдаде и Мосуле, страдавший от «иракского синдрома» и покончивший с собой этим летом.

Мне жаль, что до этого дошло. Сколько себя помню, я каждое утро заставлял себя встать с кровати по одной причине — чтобы вам не пришлось меня хоронить. Дела шли все хуже, и мне стало ясно: одного этого недостаточно для того, чтобы жить дальше. Я не выздоравливаю, не смогу выздороветь, и, скорее всего, мое состояние со временем будет только ухудшаться. С точки зрения логики лучше будет быстро со всем покончить и дать пройти всем краткосрочным последствиям, чем вечно затягивать.

Наверное, некоторое время вы будете грустить, но со временем забудете и заживете по-прежнему. Это куда лучше, чем годами и десятилетиями терпеть мучения, которые я вам принесу, утягивая вас с собой на дно. Я не могу с вами так поступать именно потому, что люблю вас. Когда день за днем вам не надо будет беспокоиться или даже думать обо мне, вы в конце концов поймете — так лучше. Вам станет ясно, что ваш мир без меня стал лучше. Больше десяти лет я очень старался держаться. Каждый день был свидетельством того, насколько сильно я заботился о вас, перенося несказанные мучения как можно более незаметно, чтобы вы могли чувствовать, что я все еще с вами. На самом деле я был просто декорацией, заполняющей пространство так, чтобы мое отсутствие оставалось незаметным. На самом деле я покинул вас уже очень, очень давно.

Мое тело стало клеткой, источником боли и постоянных проблем. Моя болезнь приносит боль, которую не в силах заглушить даже самые сильные средства, и вылечить ее нельзя. Целый день, день за днем, — пронзительная агония каждого нервного окончания в моем теле. Это ничуть не слабее пытки. Мой мозг — пустошь, где живут видения необычайного ужаса, нескончаемая депрессия и всепоглощающее беспокойство. Даже несмотря на все лекарства, которые осмеливаются выписывать мне врачи. Простые удовольствия, которые все прочие считают за данность, почти недоступны для меня. Я не могу смеяться или плакать. Я с трудом могу выйти из дома. Никакие занятия меня не радуют. Все сводится к тому, чтобы просто провести время до того момента, когда я снова могу заснуть. Теперь самым милосердным поступком будет заснуть навсегда.

Не вините себя ни в чем. Вот простая истина: во время моей первой командировки я вынужден был участвовать в делах, гнусность которых сложно описать. Военные преступления, преступления против человечества. Я участвовал в них не по своей воле и делал, как мне тогда казалось, все что мог, чтобы остановить происходящее. Но есть вещи, от которых просто невозможно оправиться. Этим я даже немного горжусь, потому что спокойно жить после такого смог бы только социопат. Это отпечатывается гораздо глубже, чем многие подозревают.

Заставлять меня делать это, а затем участвовать в заметании следов — ни одно правительство не имело на это права. А потом это правительство отвернулось, бросило меня одного. Эти люди не предлагают помощи и активно мешают получить эту помощь извне, используя своих коррумпированных агентов УБН. Во всем винить нужно только их. Кроме того, есть целый сонм телесных болезней, которые снова и снова сражали меня, и бороться с ними правительство тоже не помогло. Если бы оно последние двадцать лет не отрицало то заболевание, которому был подвержен я и многие другие, то сейчас, возможно, ситуация была бы лучше. Положение усложняется еще и тяжелыми травмами мозга, которые я получил, — правительство не прилагает никаких усилий к их изучению. Известно только то, что каждая из них должна была служить поводом для немедленного медицинского вмешательства, но никто не счел это необходимым. Наконец, на сцену снова выходит УБН. Они создали в медицинском сообществе атмосферу такого страха, что врачи опасаются даже предпринять необходимые шаги для устранения симптомов болезни. Все это оправдывается придуманной на пустом месте «эпидемией злоупотребления», что противоречит надежным результатам исследований, которые показывают: дела обстоят ровно наоборот. Возможно, если бы мне прописывали нужные лекарства в нужных дозах, я смог бы выгадать пару достойных лет жизни, но и это уже слишком для системы, построенной на принципе «страдание благородно, а облегчить его пытаются только слабаки». Но когда у человека уже есть проблемы, которые так серьезны, что перед ними бы сдался почти каждый, этих дополнительных факторов может быть уже достаточно, чтобы человек перешел черту.

Нет ничего удивительного, что, по последним данным, каждый день с собой кончают 22 ветерана войн. Каждый день их погибает больше, чем детей в школе «Сэнди-Хук». Где же серьезные политические изменения? Почему президент не приглашает те семьи быть рядом с ним во время ежегодных обращений к нации? Может быть потому, что нас убил не одинокий псих, а целая система дегуманизации, пренебрежения и безразличия.

Все, что нам осталось, — это постоянная боль, страдания, бедность и позор. Уверяю вас, когда статистика пойдет на спад, это случится лишь потому, что те, кому досталось больше всех, уже будут мертвы. И ради чего? Ради религиозного фанатизма Буша? Бесконечно растущего состояния Дика Чейни и его друзей из корпораций? Ради этого мы разрушаем жизни?

С тех пор я пробовал все, чтобы заполнить пустоту. Я пытался получить больше власти и влияния, чтобы попытаться исправить некоторые ошибки. Я снова отправился в боевую командировку, и на этот раз прилагал огромные усилия к спасению людей. Но суть в том, что все спасенные жизни не заменят те, что уже оборвались. Бесплодный, в сущности, труд.

Потом я старался заменить разрушение созиданием. Некоторое время это отвлекало, но долго продлиться не могло. Ведь любая обычная жизнь, которую я вел, была оскорблением тех, кто погиб от моих рук. Как я мог продолжать жить как все, когда люди, которых я сделал вдовами и сиротами, боролись за выживание? Если бы они могли видеть, как я сижу в моем уютном доме в пригороде и работаю над каким-то музыкальным проектом, они были бы в ярости, и правильно.

Я думал, что смогу продвинуться с этим фильмом: может быть, даже обратиться к тем, кому я причинил зло, и раскрыть всем глаза на некую высшую истину, но и это теперь у меня забирают. Боюсь, что все развалится из-за чужих карьерных амбиций — так всегда бывает с проектами, которыми занимаются люди, которые не в состоянии ничего понять просто потому, что не были там.

Последнее, что приходило мне в голову, — это подобие «финальной миссии». Я обнаружил, что могу находить некое облегчение, занимаясь тем, что имеет истинный вес в системе жизни и смерти. Конечно, приятно думать о том, чтобы приносить пользу своими навыками, опытом и инстинктом убийцы, но это нереалистично. Во-первых, есть проблема финансирования и экипировки для собственной операции, а во-вторых, почти неизбежна перспектива ужасной смерти, международных инцидентов и медийное клеймо террориста. Но по-настоящему останавливает меня только одно — я уже слишком сильно болен, чтобы эффективно действовать на войне. Даже это мне более недоступно.

Так я остался ни с чем. Слишком глубоко погруженный в войну, чтобы жить в мире, и слишком разбитый, чтобы быть на войне. Брошенный теми, кто предпочел легкий путь, и обуза для тех, кто не отступился и поэтому заслуживает лучшего. Как видите, не только мне лучше быть мертвым, но и миру лучше, когда меня в нем нет. Это и привело меня к моей настоящей финальной миссии. Это не суицид, а убийство из жалости. Я знаю, как убивать, и знаю, как делать это без боли. Все случилось быстро, и я не страдал. А кроме того, теперь я свободен.

Я больше не чувствую боли. У меня нет больше кошмаров, воспоминаний и галлюцинаций. Я больше не страдаю от постоянной депрессии, больше не боюсь и не беспокоюсь. Я свободен.

Прошу, порадуйтесь за меня. Наверное, на лучшее я и не мог надеяться. Пожалуйста, примите это и просто порадуйтесь за меня.

First published in Phoenix New Times, a Voice Media Group Publication
Benjamin Lowy / reportagebygettyimages.com