Текст этого письма отца Александра Шмемана был совершенно случайно найден на интернет-сайте одного австралийского православного прихода. Русский перевод опубликован в 195 номере «Вестника РХД».
Дорогой друг!
Когда Вы попросили меня определить реакцию православных на идею посвящения женщин в священный сан, я подумал, что сделать это будет нетрудно. И действительно нетрудно просто сказать, что Православная Церковь — против женского священства, и перечислить настолько полно, насколько возможно, догматические, канонические и духовные основания этого неприятия.
Но, подумав, я решил, что такой ответ окажется не только бесполезным, но даже вредным. Бесполезным потому, что все эти «формальные причины» — взятые из Писания и Предания, канонические и т.п. — прекрасно известны сторонникам женского священства, как известна и наша общая экклезиологическая позиция, которую, в зависимости от настроения и сиюминутных интересов, наши западные братья то приветствуют как главный вклад Православия в экуменический процесс, то объявляют устаревшим, узким и не имеющим отношения к современной жизни. Вредным же потому, что, будучи формально правильным, такой ответ все-таки исказит истинную православную позицию по этому вопросу, сведя все к чуждому православному мышлению богословскому контексту и перспективе. Ибо Православная Церковь никогда не сталкивалась с этим вопросом, он для нас совершенно чужд, casus irrealis, для обсуждения которого не существует никакой основы в нашем Предании, в самом опыте Церкви. И поэтому мы просто не готовы его обсуждать.
Вот в этом-то и мое затруднение. Я не могу обсуждать саму проблему, потому что для этого понадобится прояснение нашего подхода не только к женщине и священству, но прежде всего к Богу в Его Триединой Жизни, к Творению, Падению и Искуплению, к Церкви и ее таинственной жизни, к обожению человека и исполнению всего во Христе. Без этого, я уверен, будет совершенно непонятно, почему посвящение женщин в священный сан означает для нас радикальное и непоправимое искажение всей веры, отвержение всего Священного Писания и, конечно же, конец любых «диалогов». Без такого прояснения мой ответ прозвучит лишь как еще одна «консервативная» и «традиционная» защита существующего положения вещей, именно того, что сегодня многие христиане, уже привыкшие к подобным заявлениям, отрицают как лицемерие, отсутствие открытости к воле Божией, слепоту к миру и т.д. Очевидно, что отрицающие Предание не прислушаются к еще одному аргументу ex traditione….
Но к чему они прислушаются? Мы изумляемся — а православную реакцию на появление женского священства правильнее всего назвать изумлением — таким переменам и непонятной для нас поспешности, с которой вопрос рукоположения женщин сперва стал предметом для серьезного обсуждения, а потом был быстро сведен на уровень «дисциплинарных вопросов» и в конце концов стал вопросом политики, с которым следовало разбираться путем голосования! В этой поистине странной ситуации я могу лишь попытаться передать Вам это наше изумление, кратко перечислив его главные «составляющие», как я их вижу и понимаю.
Первый аспект нашего изумления можно назвать «экуменическим». Споры о рукоположении женщин раскрывают то, о чем мы давно догадывались и что теперь полностью подтверждено, а именно — абсолютное безразличие христианского Запада ко всему, лежащему вне сферы его собственной проблематики, его собственного опыта. Я могу здесь лишь повторить сказанное мною раньше: даже так называемое «экуменическое движение», невзирая на все его уверения в обратном, всегда было и есть чисто западным явлением, основанным на западных предпосылках и определяемым специфически западными задачами. Это не «гордость» или «высокомерие». Наоборот, христианский Запад почти одержим комплексом вины и ничем так не наслаждается, как самокритикой и самоосуждением. Скорее это полная неспособность подняться над собой, признать простой факт, что собственный опыт, проблемы, образ мышления и приоритеты могут не быть универсальными, что они сами могут требовать переосмысления в свете истинно вселенского, истинно «кафолического» опыта.
Западные христиане могут почти вдохновенно судить и осуждать себя, но только на своих собственных условиях, в рамках своей безнадежно «западной» перспективы. Так, когда они приходят к решению — на основании собственной, возможно ограниченной и фрагментарной, специфически западной «культурной ситуации», что им следует «исправить» несправедливости, допущенные в отношении к женщинам, они собираются делать это немедленно, не интересуясь даже тем, что «другие» об этом думают, — и искренне удивляются и даже огорчаются недостатком у этих «других» экуменического духа, симпатии и понимания.
Сам я достаточно часто критиковал исторические недостатки православного мышления и имею право сказать откровенно, что споры о рукоположении женщин кажутся мне провинциальными, отмеченными и даже обусловленными западным «эгоцентризмом» и самодовольством, наивным, почти детским убеждением, что каждое новое направление в западной культуре оправдывает радикальный пересмотр всей христианской традиции. Как много таких «направлений» видели мы в последние десятилетия нашего бурного (двадцатого) века, как много сопутствующих им «богословий»! Но обсуждаемый вопрос отличается тем, что мы имеем дело не с проходящей интеллектуальной и академической «причудой» типа «смерти Бога», «мирского города», «торжества жизни» и т.д. — которая после выхода нескольких громких бестселлеров-однодневок просто исчезнет, но с угрозой необратимого и непоправимого акта, который, став реальностью, может привести к новому и, по моему твердому убеждению, на этот раз окончательному разделению между христианами и означать, по крайней мере для православных, конец всех диалогов.
Хорошо известно, что защитники рукоположения женщин объясняют основанное на Священном Писании и Предании исключение женщин из священства «культурной обусловленностью», приведением ситуации в соответствие с установленными культурными нормами. Если Иисус Христос не включил женщин в число Двенадцати, если Церковь на протяжении веков их не рукополагала, то все это объясняется «культурой», в рамках которой это было тогда невозможно и непредставимо. Я не буду обсуждать здесь богословские и экзегетические значения такой точки зрения, как и ее чисто исторические основания, которые, кстати, кажутся мне чрезвычайно слабыми и сомнительными. Но поистине изумляет то, что, будучи твердо уверенными в своем понимании прошлых «культур», защитники женского священства абсолютно не отдают себе отчета в своей собственной «культурной обусловленности» в ситуации капитуляции перед современной культурой.
Как еще можно объяснить их готовность признать явление, которое может оказаться преходящим и в любом случае лишь начинает разворачиваться (не говоря даже о женском освободительном движении, которое сегодня находится на стадии поисков и экспериментов), достаточным оправданием радикальной перемены в самой структуре Церкви?
Как еще можно объяснить то, что это движение принимается христианами на его условиях, в перспективе «прав», «справедливости», «равенства» и т.п., то есть критериев, способность которых адекватно выразить христианскую веру и в качестве таковых быть использованными в Церкви по крайней мере сомнительна?
Печальная истина заключается в том, что сама идея рукоположения женщин, как она представляется и обсуждается сегодня, — результат слишком многих путаниц и редукций. Если в основе ее — капитуляция перед «культурой», то ее развитие определено капитуляцией перед «клерикализмом». Эта идея почти полностью находится под влиянием старого «клерикального» взгляда на Церковь и двойной редукции — с одной стороны, редукции Церкви к «силовой структуре», а с другой — редукции этой «силовой структуры» к клиру. Предполагаемой «неполноценности» женщин в рамках светских силовых структур соответствует их «неполноценность», то есть недопущение их к служению перед алтарем, в церковной организации. Таким образом, их «освобождению» в светском обществе должно соответствовать их «освобождение» в Церкви, то есть —допущение их к священному сану.
Но Церковь просто не может быть сведена к этим категориям. Когда мы пытаемся измерить невыразимую тайну ее жизни в понятиях и идеях, заведомо чуждых ее сущности, мы уродуем ее, и ее истинная сила, слава и красота, ее трансцендентная правда просто ускользают от нашего понимания.
И поэтому, в заключение этого письма, мне хотелось бы исповедать, без объяснений и подтверждения этого исповедания своими «доказательствами», что непосвящение женщин в священный сан не имеет ничего, абсолютно ничего общего с любой «неполноценностью», какую только можно изобрести или вообразить. В той истинной реальности, которая единственная составляет содержание нашей веры и формирует всю жизнь Церкви, в реальности Царства Божия, которое есть совершенное общение, совершенное знание, совершенная любовь и в конце концов «обожение» человека, действительно нет «ни мужчины, ни женщины». Более того, в этой реальности, которой мы причащаемся здесь и сейчас, мы все — мужчины и женщины — «цари и священники», ибо Христос восстановил в нас именно священническую природу человека и его призвания.
Церковь дарует и принимает эту священническую жизнь, эту предельную реальность. И для того, чтобы она могла это совершать, могла всегда и везде быть даром Духа Святого, безграничным и беспредельным, Сын Божий принес Себя в жертву и сделал эту исключительную жертву и это единственное в своем роде священство истинной основой, истинной «формой» Церкви.
Священство принадлежит Христу, не нам. Никто из нас, будь то мужчина или женщина, не имеет никакого на него «права», это — не одно из призваний человека, равное другим или даже их превосходящее. Священник в Церкви — не просто «еще один» священник, а жертва, которую он возносит, — не «очередная» жертва. Священство и жертва — навсегда Христовы, ибо, по словам молитвы, читаемой священником во время пения Херувимской песни, «Ты бо еси приносяй (приносящий) и приносимый, и приемляй (принимающий) и раздаваемый, Христе Боже…». Таким образом, «институциональный» священник в Церкви не обладает собственной «онтологией». Он существует лишь для того, чтобы делать явным присутствие Самого Христа, делать это исключительное Священство и исключительную Жертву источником жизни Церкви и «обретения» человеком Святого Духа. И если носитель, икона и исполнитель этого исключительного священства — мужчина, а не женщина, то так происходит потому, что Сам Христос — мужчина, а не женщина.
Почему? Это, конечно, единственный важный, единственный имеющий отношение к делу вопрос. И на него не могут ответить ни «культура», ни «социология», ни «история», ни даже «экзегеза». Ибо ответ на него дает лишь богословие в первоначальном и основном смысле этого слова в Церкви — как созерцание и видение самой Истины, как причастие нетварному Божественному Свету. Только здесь, в этом очищенном и восстановленном видении, мы можем начать понимать, почему несказанное таинство отношения Бога с Его творением, с Его избранным народом, с Его Церковью «сущностно» явлено нам как таинство брачное, как исполнение мистического брака. Почему, другими словами, само Творение, сама Церковь, сам человек и весь мир, увиденные в истинном свете их предназначения, открываются нам как Невеста, как Жена, облеченная в солнце; почему на самой глубине ее любви и знания, ее радости и причастия Церковь отождествляет себя с Женщиной, которую она превозносит как «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим».
Является ли это той «тайной», которую надлежит понять при посредстве нашего раздробленного и падшего мира, знающего и чувствующего лишь себя самого в своей фрагментарности и разрушении, в своих конфликтах и дихотомиях, который, будучи таковым, неспособен к чистому видению? Или именно это видение и этот уникальный опыт снова должны стать для нас «путем» к пониманию мира, отправной точкой и возможностью поистине Божественной победы над тем, что в мире сем является лишь человеческим, историческим и культурным?
Перевод Елены Дорман
Немає коментарів:
Дописати коментар